Владимир АРЕНЕВ
СПЯТ ЛИ БАБОЧКИ НА ЛЕТУ?
Когда подъезжали к столице, возле перекрёстка всех Будд что-то под нами треснуло, карета просела и остановилась. Тройка, бескрылая птица-тяжеловоз, тревожно зазвенела горловыми бубенцами. Слышно было, как кучер, ругаясь сквозь зубы, заглядывает под экипаж; наконец дверь распахнулась — и нам предложили «обождать чуток». Сломалась задняя ось. Чтобы зарастить трещину живой водой, требовалось не меньше получаса а потом ещё столько же ушло бы на обтёсывание починённой оси от свежих веток — побочного эффекта «живучки». Придворный колдун, ехавший с нами, предложил: давайте-ка я своими методами попробую. Попросил всех отойти подальше и взялся за дело.
Скучая, мы побрели к небольшому трактирчику, приковылявшему из лесу на двух лапах (одна куриная, вторая — медвежья). Хозяйка спешно поправляя волосы после прыжка через Нижний Подвалец, объясняла: по нынешним временам будущее за переездными заведениями. Потом цитировала Третьего Пророка: «Если трактир не идёт к клиенту, быть трактиру разрушену». Пиво у неё оказалось сносным, солёные орешки сами прыгали в рот.
Почти не промахивались.
— А вон, гляньте, достопримечательность наша, — заботилась трактирщица о культурном досуге гостей. — Во-он валун замшелый у обочины; говорят, он тут от сотворения мира стоит. Такое видывал, что не каждому колдуну доводилось. А раз в полгода к нему вдруг бабочки отовсюду слетаются. Почему — никто не знает. Обсядут его, крылышками трепещут, если дождь в тот день идёт — гибнут сотнями, но летят.
И правда, валун облепили бабочки. Пока мы допивали пиво, они полностью закрыли собою его зеленоватые, мохнатые бока. Зрелище было и впрямь незаурядное.
Колдун, однако, закончил с каретой и звал нас продолжить путь. Уже садясь в экипаж, я оглянулся на валун — и увидел странное. Колдун стоял, поворотясь к камню лицом, и вдруг отвесил низкий поклон. Тотчас бабочки цветастым ковром поднялись вверх…
…а валуна на прежнем месте не оказалось.
Один из пассажиров восхитился искусством колдуна. Тот пожал плечами:
— Поверьте, я здесь ни при чём.
— Тогда, может, объясните, что же мы видели?
— Охотно. Сей валун был настолько древний, что обрёл некое подобие сознания. Я давно наблюдал за ним: доводилось часто проезжать этой дорогой. Камень едва-едва начал обретать зачатки мыслей и чувств, прежде всего — способность спать. Ему снились долгие, растянутые на столетия сновидения, в которых он был мотыльком; однако, выпадая из грёз, он снова оказывался камнем; и так — эпохи и эпохи. Но с каждым сном его тоска по полёту возрастала; в снах он даже начал источать характерные для мотыльков призывные ароматы — и настолько сильные, что привлекал к себе бабочек из самых дальних краёв. Сегодня же мы оказались нечаянными свидетелями того, как валун во сне окончательно стал мотыльком — и смог пробудиться мотыльком же…
Мы ехали в починенной карете, а я всё думал, что вряд ли кто-то сейчас отыщет в том рое бабочек единственного мотылька, а через неделю его новая недлинная жизнь завершится. Он оставит после себя потомство — сотню-другую жирных гусениц, которым будет сниться странное: что они — древние валуны, мудрые и преисполненные покоя.
И тогда я всерьёз забеспокоился: а не спят ли бабочки на лету?!
Игорь ДОРОХИН
БЕЗ ЕДИНОГО ГВОЗДИКА
— Эй, мастер! Говорят, ты всё можешь, — в дверях стоял породистый господин очень важной наружности. — Сейф нужен.
— Сейф, так сейф, — мастер встал и, отложив в сторону какую-то хитрую штуковину, подошёл взглянуть на чертежи.
— Сможешь такой? — поинтересовался заказчик.
— Чего же не смочь, — ответил мастер, — сделаем.
— Ты смотри, чтобы к выходному должен быть готов, — распорядился породистый, — Боссу везу, в подарок…
В воскресение, увидев готовое изделие, заказчик покраснел, как рак в кипятке и, выпучив глаза, стал беззвучно разевать рот, будто рыба, выброшенная на берег.
Мастер терпеливо ждал…
Через некоторое время, частично восстановив свои речевые возможности, посетитель стал издавать какие-то звуки.
— Эт-т-то ч-чт-то т-так-кое? — с трудом пробормотал он, теперь уже изрядно побледнев. Видимо от подарка боссу зависела его, если не судьба, то карьера наверняка.
— Как, что? — удивился мастер, — сейф. Как просили. Всё по чертежам, без единого гвоздика.
Он подошёл к изделию и любовно погладил лакированную поверхность.
— Какой к чёрту сейф! Какой гвоздик! — заорал клиент, выдавая рекордные децибелы, — он же деревянный!
— Конечно деревянный, — невозмутимо ответил мастер, — а вы что хотели, я же мастер по дереву.
— Идиот! — взвизгнул заказчик, замахиваясь уже на рекордные октавы.
— Его же любой кретин откроет! Распилит к чертям собачьим!
— Вы, господин, сначала откройте, — невозмутимо ответил мастер.
— Ты, похоже, издеваешься, — перешёл на злобное шипение клиент.
— Да я тебя патента лишу, за обман, вместе с мастерской твоей деревянной.
— Если откроете, — тут же согласился мастер, — А если нет, то заплатите в десятикратном размере.
— Ну, пеняй на себя, не пожалею, — закаменев лицом, пообещал породистый господин.
И они ударили по рукам, разумеется, в присутствии уважаемого нотариуса и не менее уважаемых свидетелей, то есть любопытных зевак, которых, к этому времени, набилось в мастерскую предостаточно.
Несколько следующих дней были посвящены деревянному шедевру.
Приглашенные «специалисты», для начала, перепробовали все ключи и отмычки. Затем испортили дюжину пил и ножовок. Потом сломали топорище огромного топора и были с позором изгнаны рассвирепевшим заказчиком. Знаменитый «медвежатник» Никола Ключник также потратил несколько дней и трудился он не за деньги, а ради престижа, однако, в конце концов, плюнул и ушёл сам.
После этого взбешённый заказчик вынес сейф во двор, обложив его при этом всеми, известными ему ругательствами, затем добавил охапку сухих березовых поленьев и поджёг. Загорелось хорошо. Крепкие выражения, кто не знает, иногда отлично заменяют солярку. Посмотреть на костер собрались жители всех окрестных домов…
Когда дым рассеялся, среди тлеющих головешек обнаружился совершенно неповрежденный и даже не закоптившийся сейф. Замерев, безмолвствовала толпа. Признав своё поражение, вдоль фонарного столба медленно сползал на землю обессилевший заказчик, а перед ним стоял невозмутимый мастер и со снисходительной улыбкой ожидал оплаты.
— Эй, мастер, — послышался в тишине чей-то приглушенный голос, — А космический корабль сделаешь?
— Да запросто, — ответил мастер. — Без единого гвоздика.
Святослав ЛОГИНОВ
КАКОЙ-ТО ЗЕЛЁНЫЙ
Не друг, не приятель, случайный знакомый, — и зачем я ему дал свой телефон? — звонит:
— Можно я зайду? Дело есть…
— Да, конечно, заходи.
А что ответить? — сам дал телефон, сам и расхлёбывай.
Приходит, стоит в дверях, улыбается. Улыбка странная, а сам какой-то зелёный.
Бывает человек несвежую котлету съест — и готово — понос. Лицо измученное, серо-зелёное, всякий встречный с полувзгляда определит, что у человека несварение. А ещё случается разлитие желчи, от злости или камней в печени. Тогда лицо становится желтовато-зелёным, виски проваливаются, глаза словно тиной зарастают. Но у этого не так; ничего желчного нет, а зелёный. Какой-то…
Скажем, встречаешь юношу — глазки ясные, девичьи, щёчки розовые, ещё не привыкшие к бритве, губы словно припомажены. Зелени следа нет, а глянешь — и понятно: зелёный юнец. Но в госте ничего метафорического, он просто какой-то.
Если в результате безответственных генетических экспериментов скрестить человека со шпинатом, результат тоже будет зелёным. Такому несвежую котлету есть не нужно, он прямо от солнца питается. У него под кожей вместо меланина — хлорофилл. И цвет не какой-то, а травянисто-зелёный.
Древнеегипетские красавицы лицо малахитовой краской пудрили. С ними всё ясно, а с этим — ничего не понять. Какой-то и всё тут! Прямо не человек, а крокодил.
Тут он снова улыбается, длинной улыбкой:
— Ага, дошло! Мы, люди-крокодилы едим редко, но сегодня я какой-то голодный.
Теперь понятно, какой он зелёный, — а толку? Дверь я ему открыл, вот он и улыбается во все сто тридцать два зуба.
Юрий ВАРЮХИН
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Прошло уже почти два года, а я всё вспоминаю и вспоминаю этот разговор. И не в том дело, что не случилось после других серьезных событий. И не потому что тот разговор был последним. Просто он… нет, не могу подобрать подходящего слова… В памяти прокручивается и прокручивается, ещё и ещё, раз за разом:
***
Она лежит рядом, я чувствую её тепло, у неё влажные глаза, она шепчет: «Мне страшно…», молчит, минуту или больше, затем произносит слабым, нетвёрдым голосом:
— Темно. Очень темно, не видно даже звёзд. И тихо. Глухо как в гробу. Я не хочу так… не хочу… Я боюсь…
Замолчала. Потом жалобно просит меня:
— Скажи что-нибудь.
Я не знаю, что нужно говорить в таких случаях, но через несколько секунд начинаю:
— Представь: ясный весенний день. На безоблачном голубом небе яркое и ласковое солнце. Оно играет зайчиками в капельках росы, касается тёплой, невесомой ладошкой твоей щеки…
Она перебивает меня:
— А я… там?
— Да.
— Хорошо…
— Воздух прозрачен, но заполнен чем-то неуловимым, чуть искажающим окружающее, словно смотришь сквозь горный хрусталь. Ты зажмуриваешь на секунду глаза, делаешь глубокий вдох. Насыщенный, дивный аромат. Такой густой и сладкий запах бывает только раз в году и только в этом месте, в огромном вишнёвом саду. Здесь сотни деревьев стоят ровными, правильными рядами. Они смыкаются вверху кронами и когда смотришь, подняв голову, видится словно волшебное кружево — угольные на фоне сияющего василькового неба веточки рисуют сетку, в неправильных ячеях которой переливаются снежно-белые, перламутрово-розовые лепестки тысяч и тысяч цветов. Ты стоишь между деревьев в длинном ситцевом платье, под ногами густой газон ровной, тёмно-зелёной травы, на её малахитовом поле золотыми гвоздиками смотрятся цветущие в беспорядке жёлтые одуванчики. Попробуй их сосчитать, один, два, три…
Она заснула. Она так и спала, когда индикатор кислорода резко побежал вниз — двадцать один, двенадцать, восемь, шесть процентов…
***
Мне моих аккумуляторов хватит ещё лет на десять. Сомневаюсь, что даже за этот срок найдут нашу полуразбитую спасательную капсулу. Очень трудно найти кусок покореженного железа с испорченным маяком среди астероидов, особенно если его не искать. Я исправен, а исправные компьютеры не сходят с ума. Даже если рядом лежит мертвец. Значит ещё десять лет я буду вспоминать и вспоминать этот разговор. И вероятно все равно не пойму, почему тогда стал с ней именно так разговаривать…
Максим ШАПИРО
КОСМИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ
— Как считают наши учёные-историки, — прокашлявшись, продолжил экскурсовод, — этот монумент был оставлен на Марсе после того, как центавриане предъявили человечеству так называемый «изоляционистский ультиматум». Земляне не должны были покидать ближних, пределов космического пространства своей планеты под угрозой карательных санкций. На тот момент Земля не располагала возможностью что-либо противопоставить столь грубому диктату. Это, как вы знаете из школьного курса, произошло намного позже. Я имею в виду победу нашего космического флота у Альфы Центавра. Но до освобождения человечества было ещё очень далеко. А тогда, покидая свою базу на Марсе, земляне соорудили этот колоссальный монумент. Он устремлён к небу. Виднейшие наши ученые-историки считают, что он обращён к центаврианам. Он как бы говорит — мы протягиваем вам руку дружбы, не гоните нас, мы ищем только мира, и вселенной хватит на всех. Это символ доброй воли человечества. Но вера в справедливость, увы, напрасна. А теперь посмотрите на него и попробуйте представить, что чувствовали люди той эпохи.
Экскурсовод призывно взмахнул рукой, и туристы сгрудились у обзорных иллюминаторов, с благоговением глядя на реликт далекого прошлого человечества — вознесенный к небесам исполинский сжатый кулак с выставленным средним пальцем.
Юлия БОРОВИНСКАЯ
ЭПИЗОД
Аладин уныло бродил по подземелью, вороша груды драгоценностей в поисках волшебной лампы. Под руку ему всё время попадалось старое огниво…